воскресенье, 30 декабря 2018
Стырено с ДежуркиПомнишь, были когда-то два брата-принца, с юных лет им еще повелось разниться, но лишь взгляда хватало, чтоб убедиться: их вернее друг другу на свете нет.
По степи золотой в жаркой солнца клети легконогий мальчишка летит как ветер, его смех как пожар - снопа искр соцветье, его волосы словно второй рассвет. Травы бьют по ногам и щекочут кожу, Тор отбросил мечи и доспехи тоже, в его взгляде огонь. На отца похожий, он запястье чужое поймал рукой.
«Этот голос - расплавленное железо, эти пальцы жалят сильней порезов, эти волосы – сеть из багряных лезвий», - Локи смотрит на родинку над губой.
Пламя лижет запястье и лезет выше, Локи рвется из рук, Локи еле дышит, он пытается вырваться, только слышит:
"Я держу тебя, брат!" - торжествует Тор.
Его хватка все крепче - песок зыбучий: замереть и поддаться мудрей и лучше. Только Локи, конечно, его проучит и уронит в травы, хитер и скор.
Они просто лежат, жадно дышат летом, рядом с Тором и брат переполнен светом, на безмолвный вопрос «Навсегда?» ответом согревает все тело теплом ладонь.
Отвернувшись от неба, глаз щурит Локи. Почему-то безлико все пахнут боги, только Тор – это мед, жженый лист осоки. Только Тора запах ему родной.
Локи греет дыханьем плечо чужое, это только лишь степь, а не поле боя, впереди у обоих совсем другое…
Просыпаясь, Тор вытирает пот.
С этим сном ему уже не расстаться, в этом сне он будет всегда пытаться:
«Я держу тебя, брат!»
Разжимая пальцы,
«Я держусь за тебя» – поправляет тот.
Все в Асгарде спокойно и все обычно, те же асы и шутки, и те же стычки, что набили оскомину так привычно, как сухое разбавленное вино.
Время мчится ретивою кобылицей, позади оставляя слова и лица. Помнишь, были когда-то два брата-принца, а теперь… Теперь уже все равно.
######
По звездам Хримфакси стучит копытом, в повозке Хримфакси луна налита серебряным светом, и малахитом искрит и сверкает трава в росе.
«Ты тонешь в обмане как в Хвельгермире, ты тонешь в обмане как в водах Ивинг. Ты тонешь в обмане, о друг любимый!»- Сив дергает пряди в своей косе: «Тебе через ночь на восток, к рассвету - из нас кто угодно поскачет следом, чтоб кровью окрасить твою победу, но ты едешь с братом. Ответь, зачем?»
Скинфакси гарцует, сверкая гривой, и первый луч солнца скользит игриво по двум седокам. Сив бросает в спину: «Знай, верить ему – значит верить всем».
Тор смотрит на Локи, тот тих и бледен, все щурит глаза и как будто бредит. Сжимая поводья, Тор бодро цедит: «Что, братец, от страха ты худо спал?»
«Я глаз не сомкнул, так боялся смерти», - иссохшие губы на коже чертят чуть слышный ответ, что ворует ветер.
Он скрыл свою правду, но не солгал.
По звездам Хримфакси стучал копытом, луна в колеснице была налита серебряным светом, и малахитом искрила, сверкала трава в росе.
А перед огнем, на коленях стоя, шептал свою песнь безустанно воин: «Храни его, Мьелльнир, на поле боя».
Жар молота плавил, а голос сел. Всю ночь он молился, кусая губы: «Я слишком боюсь, что его погубят, пускай все умрут, и меня не будет, лишь Тора прошу я тебя хранить».
Он скачет в седле на восток за братом, за огненным солнцем в плаще и латах: «Какую б ни брал ты за это плату, сегодня позволь ему победить».
######
Тору восемь - бьет ветром в лицо свобода, сносит реальность вокруг, обгоняет годы, и, пришпорив коня, он смеется гордо: «Возвращайся домой, меня долго ждать». Провожает наездника взглядом Локи, солнце режет глаза, и влажнеют щеки: а еще говорят, это он жестокий. Локи отдал бы жизнь, чтоб его нагнать.
Один любит сраженья, но проклял войны, он идет на восток не на бой - на бойню. Локи смотрит, как крепко сжимает Мьелльнир его брат, едва справивший десять лет. Тор вернется в двенадцать. Два долгих года отрезвят его взгляд, закалят породу, он теперь не ребенок, а гордость рода. Рядом с братом как будто бы Локи нет. Он пытается стать хоть немного лучше: чтоб поймать его взгляд, он заложит душу, только Тору пятнадцать – он в самой гуще своих битв, своей славы, своих друзей.
Через год Локи мчится поздравить брата, и за пазухой тихо пищат орлята, если их поучить, то они взлетят и - Ах, охота? Конечно, она важней.
Тор в шестнадцать узнает, рыча от боли, что такое поверженный в схватке воин, и Асгард захлебнется при виде крови криком «Локи, быстрее, колдуй, лечи!». И он лечит. Конечно, а как иначе? Он сейчас его брат - неприметный мальчик, разве Локи возможно хоть что-то значить, если Тор будет мертв? Слышен гальд в ночи. Девять дней он пробудет в его покоях, девять долгих ночей из борьбы и горя, на десятый Тор слабо глаза откроет. Локи хватит на шепот: «Ты жив, ты жив».
Тору скоро семнадцать. На ключ замкнувшись, в глубине темной спальни клубком свернувшись, Локи ждет свою дату: год, как очнувшись, первым делом Тор бросил «Зови мне Сив».
Время – воздух для асов, а годы – птицы: они выклюют прошлое, чувства, лица, и по ветру отправят клочки кружиться из обрывков когда-то живых картин.
Тору двадцать. В предательском настоящем все, что есть у него – это слово «раньше», это прошлое, мальчики - старший с младшим.
Ему двадцать сегодня, и он один.
######
Оказалось, что ярость бывает разной: в пылу битвы горит она ярко-красным, пеленой застилая глаза как краской, пожирая пожаром бумажный мир. В жаре ссоры клокочет, исходит пеной, тянет цепи, кидаясь вперед всем телом, и, рыча от бессчетных ударов в стены, вырывается в реальность стеной секир.
Он шутил, что Тор ею дышал с рожденья: ее суть, мол, нашла себе отраженье, и теперь отравляет его движенья, слепит разум, гнет волю, кривит лицо. Он за яростью Тора следил с усмешкой, вечно вел себя словно над ней в насмешку. Если б Тор на мгновенье замедлил спешку, он бы знал, что на Локи ее кольцо.
Он бы знал, что и Локи лелеет ярость, что ему до предела осталась малость, что не тонкий расчет порождает шалость, а до боли зажатые кулаки. И хоть раз ему стоило попытаться присмотреться. Но он продолжал сражаться против всех «отвернись и не смей касаться ты шутливо губами моей руки». Но тогда, на мосту, Тор впервые видел, что действительно чем-то его обидел, и как Локи отчаянно ненавидел его глупую смелость и простоту.
То, что он презирал, зубоскаля, в Торе, было гнева печатью для них обоих, с нею Локи боялся прослыть изгоем - он и так был как мечен клеймом на рту. Локи думал, что Тору жить много проще: Тор таким, какой есть, был обласкан больше.
Они оба не знали: есть ярость горше – та, что давит, по венам течет свинцом. Эта ярость не может покинуть тела: это язва бессилия, рана гнева.
Это злость на себя: "Что же я наделал, брат мой, брат мой, каким же я был глупцом».
И для асов есть то, что они не могут: повернуть время вспять не по силам богу. Тор седлает коня – далека дорога, а еще дальше где-то любимый брат.
Повернуть время вспять не по силам асу. Разве кто-то сказал, чтобы ас пытался стать сильнее богов? Так что Тор не сдался: за спиной остается ночной Асгард.
И Тор скачет вперед, чтоб вернуть назад.
######
Начинает стягом кровавым рваться на востоке небо, как в знак утрат. Тору было всего лишь каких-то двадцать, когда он не вернулся с войны в Асгард.
Тишина облепляет дворцов чертоги, асы прячут глаза, выходя на свет. Их давно колет чувство пустой тревоги. Только чувство тревоги - надежды нет.
Фригг дрожащей рукой убирает пряди, заметенные вьюгой чужих снегов - кто прочтет ее мысли, чего же ради она ждет каждый вечер своих богов? Локи ходит кругами во тьме покоев, приземляется в кресло, опять встает. Если все ценят гибель на поле боя, почему же им горечь корежит рот? Они тупо твердили одно и то же про победу, вернуться и защищать. Так на что их победа теперь похожа? Лучше было и вовсе тогда молчать. Провожали на бой, а играли в праздник, лили бочками в кубки проклятый эль, улюлюкали пьяно и безобразно издевались над болью чужих потерь. Доигравшись, едва получив по носу, по углам разбежались, поджав хвосты. Локи крепко в ладонях сжимает посох. Снег там белый, но слепит он темноты, так привычной асгардским трусам, беспросветнее, яростней и сильней. Локи будет сражаться с миллионом турсов – за того, кто миллиарда других ценней. Погружаясь в сугробы по грудь, по шею, продираясь сквозь режущую метель, побежденного кровь выпивая зверя, он не даст себя в руки своей же Хель.
Холод лижет, шершаво лаская кожу, снег белесый так бьет, что похож на град, Локи ищет повсюду с закатом схожий красный плащ, за который предаст Асгард.
Он не тешится глупостью, что вернется, став бесстрашным героем в чужих глазах. Локи знает другое: что Тор найдется. Они только вдвоем повернут назад.
########
Тор сидит в темноте на чужой кровати. Он хотел бы отсрочить рассвет проклятьем, он бы солнце украл, только сил не хватит – лишь бы снова не видеть, что Локи нет.
Бредить призраком – это, пожалуй, крайность. Каждый луч прорезает кинжалом реальность, через свежий рубец в нее лезет давность. Греет детские ножны жестокий свет.
Драться с Локи вертлявым такая скука! На эфесе сжимая покрепче руку, Тор в атаку бежит, и с шипящим звуком разделяются ножны с его мечом. От ударов клинки выбивают искры, Локи слабый, конечно, но бьет со свистом. Рассекает он лезвием воздух быстро - Тор сжимает пораненное плечо.
Все, бесспорно случайность – сегодня скользко, Тор способен один одолеть и войско… «Да кому сейчас нужно твое геройство?» - Локи рану бинтует куском плаща.
Тору стыдно, Тор зол на себя и брата: что он замер, притихший и виноватый? Что вцепился в одежду дрожащим хватом? Возвращаясь обратно, они молчат.
Он потом отомстит ему схожим шрамом: руна Ис на плече полоснет пожаром, Тор рванет с себя ткань замотать - на алом лоскуте незаметно проступит кровь.
Тор отводит глаза от изящных ножен на подвесе из тонкой вареной кожи – у него были в детстве такие тоже.
Не такие. Он смотрит на ножны вновь. В этих кое-что было гнетуще разным: два цветных лоскута в бурых пятнах грязных, изумрудно-зеленый и ярко-красный, очень туго сплетенные меж собой.
А в Асгарде сегодня ужасный холод - Тору рук не согреет и верный молот. Как же душит жара, когда глуп и молод, но теперь Тору холодно в день любой.
Слишком горькая штука - воспоминание. Из потока моментов, не важных ранее, оно вытащит несколько на заклание, разорвет на ошметки деталей миг.
Почему ощущалось таким обычным все тепло, что исчезло бесследно нынче, и чужое плечо было так привычно? Почему слишком поздно он ценит их?
########
Не поможет обман, не поможет лесть. Раньше он проклинал невозможность сесть, а теперь хоть упасть бы. Митгардский крест до сих пор символ пытки, а их божок провисел на нем очень короткий срок. Локи хмыкает, тело сплошной ожог: «А казалась цепь хлипкой». Яд продрался сквозь веки, проел зрачки. Он – асгардский Эдип, его плоть - клочки. Но когда Ермунганд обнажит клыки, он ослепнет от боли в который раз. Запах гнили и сырости стал знаком как застрявший ком крови под кадыком. Он разделит безумие с двойником, когда гальдом вернет себе левый глаз.
И иллюзия щерит его лицо, цедит ненависть с пленником в унисон. Он не сын – он предатель двоих отцов. Он - не ас и не етун, не-царь двух царств. Он, очнувшись, не знает, луна ль, рассвет, но зато четко помнит себя во сне: сердце Тора казалось всего вкусней на столе, что ломился от разных яств.
Тор. Спиной своей Тор заградил весь свет. Тор забрал себе славу чужих побед: там, где Локи оставил хотя бы след, Тор небрежно затер его сапогом.
И двойник злобно щурит свои глаза. Если время теперь повернуть назад, он бы в первой из сотен битв за Асгард свой клинок всадил в Тора. Тор был врагом, а не етун, крадущийся за спиной. Локи хмыкает, кривит больной губой: Тор был должен ему – отплатил с лихвой. Все, что б Локи ни сделал, Тор заслужил.
У иллюзии слишком знакомый смех: «Не кори себя, я же прощаю всех». Локи видит до боли родной доспех. «Я люблю тебя, брат. И всегда любил».
Он хотел уничтожить мираж - нет сил.
И еще чуть-чуть, с другого ресурса:
Здесь такая осень – под ребра спицей, обезумев, кровью листва сочится и несется в вечность слепой возница – на губах полынь. Отцветает солнце в узорах платья, небо тянет руки: «Вы все же братья!», и я мог ответить, что если знать, то… только то, что оставить с ним. Пусть цветет зеленая плеть бурьяна, от вишневых зорь быть лишь злым и пьяным – на ладонях шрамы, клинок обмана пьет сырой мороз. Жидкий холод вяжет петлю на шее, от резца проклятьем и снами веет, нежно лижут руки мне львы и змеи – здесь вино из слез. Оплетает руки ручей багровый, память так хрупка под напором новой, а внутри железо ревет сурово и вздыхает лед. Небо станет ближе, синее, слаще, словно горный мед, а ты – снова мальчик, у тебя зеленый красивый плащ и… отец зовет. Отраженьем мыслей запляшут скалы: «Ты не с ними больше, запомни, малый!», с пальцев капли вниз – цвет голубо-алый – прах белесых век. Пока слышен голос, знакомый, нужный, на запястьях вены сжигают стужей, только холод может служить оружьем – месяц или век?.. На ресницы падают звезды крошкой, горечь нужно пить с раскаленной ложки и ступают тихо колдуньи-кошки по уступам гор. Я убит и ожил, оставшись прежним, голос сорван, тих, обречен и нежен, вместо позвоночника полый стержень, а в груди – мотор. Кость и кожа сплавились воедино, в черных прядях иней плетет седины, песнь ушедших вдаль запоет ундина – я открыл глаза.
Нелюбимый сын, ослепленный местью? Вы сыты по горло унылой «честью» и дворцовой липкой отвратной лестью – вам сказали «фас». Вы не знали правды, и вам не надо – вы хотите женщин, вина, награды, а борьба за трон – это хуже ада… но для вас. То не ваша память бежит от света, и не вам вонзают под дых стилеты – в вашем мире дико бушует лето, я ушел во тьму. Я – рогатый шлем и доспех из камня, был своим когда-то, своим, но странным, а сейчас ваш разум падет, туманный – «А зачем ему?..»
А когда на небе ты видишь лица, и дыханье вьется прозрачной птицей, тот, другой, желает с собой проститься – я решаю сам. Я не стал игрушкой – ни их, ни вашей, я не должен миру – ведь я не старший, и лишь память горько, безумно пляшет на ступицах скал. Нет врага страшнее себя, поверьте, лучше даже песня глухая смерти, как ни страшно быть за него в ответе – я смогу. Если смог в стране, где лишь лед и ветер, сохранить и память о сладком лете, и разбить оковы, капканы, сети – на пути к врагу.
У врага глаза - два приюта боли, он не знает этой нелегкой доли, ему просто странен вкус терпкой соли и морской прибой. Знаешь, брат, я долго считал столетья, ожидал удара мечом иль плетью, быть рабом и узником в тесной клети – но не честный бой. У меня есть просьба, послушай, ладно? Пусть я лжец, но лгу я сейчас нескладно, потому и плачет застывший ладан на моих руках. Когда снова встретишь меня, не надо обжигать пытливым, усталым взглядом, лучше напои меня быстрым ядом – дай уснуть в песках. Пусть вокруг от жара земля искрится, чтоб шипело небо, как осень-спица… помнишь, были когда-то два брата – принца?..
Впрочем, кто – я не вспомню сам.
(с) Рина Аллекс