Дитя_Ветров

Февраль на исходе, зима истончается, словно убывающая луна, и как не вспомнить в эти плещущие прозрачной синевой дни "Роскошный часослов герцога Беррийского".
читать дальше"Часослов" еще раз подтверждает, что с прошлым нас связывают не прямые линии, а запутанные переплетения ходов вечного Лабиринта. Знаки, оставленные культурой (культурами) других эпох могут нести в себе совсем иной смысл, чем тот, что мы пытаемся в них вложить. То, что на первый взгляд, абсолютно ясно, может оказаться столь же абсолютно темным и загадочным. Например, шутка, смех, юмор. Действительно ли в XIV — XV веках смеялись над тем, что кажется нам смешным сейчас? Действителен ли фарс в кажущихся нам фарсовыми сценках? Вопрос, поднимаемый исследователями в связи с исландской прядью о Торстейне Мороз-по-коже, приходит на ум и в связи с миниатюрой "Февраль" в календарном цикле, созданной... Кем? Тут мимоходом стоит коснуться вопроса авторства. "Роскошный часослов" ассоциируют с именами Поля, Эрмана и Жана Лимбургов. На самом деле, в его создании принимали участие и другие художники, в том числе Жан Коломб, испытавший в своем творчестве несомненное влияние самого великого из живописцев французской "осени средневекобвя" Жана Фуке, а также целая плеяда безымянных мастеров, включая "Промежуточного" мастера (какое обидное прозвище для художника, а им ведь может оказаться утонченный певец куртуазии Бартелеми д`Эйк, автор миниатюр к "Книге любви" короля Рене). "Февраль", например, приписывают и Полю Лимбургу, и так называемому Рустикальному мастеру, или просто утверждают, что написан он после 1416 года, не выдвигая предположений об авторстве.
Кем бы ни был создатель "Февраля", он создал миниатюру многозначную и двойственную, вроде бы и не подходящую молитвеннику.
Первое, что бросается в глаза - убедительная материальность изображенного. Зритель видит почти бесконечный мир хозяйственных необходимостей захиточной крестьянской усадьбы: овчарня, ульи, телега, покрытые снегом бочки, вязанки хвороста, стог сена за оградой, сама ограда, выписанная ошеломляюще подробно и точно. Стая ворон, "зимних" птиц, представляется символом того "потустороннего" сна, в который погружена природа, но, в то же время, вороны клюют зерно - намек на близящееся "прорастание" весны. Но не менее вероятно и то, что никакиъ намеков на символы зимы и весны здесь нет, а художнику, жившему в эпоху раннего Ренессанса, просто хотелось изобразить птиц, которых он видел каждый февральский день из окна собственного дома. Точно так же нам так и не удастся понять до конца, что изображает сцена, в которой показано, как у очага греются хозяева усадьбы - двое мужчин, снявших с себя исподнее, и вполне благообразная женщина, скромно опустившая глаза и приподнявшая подол платья. То ли вольная шутка, навеянная сюжетами плутовскизх новелл, то ли скрупулезная бытовая зарисовка, то ли и вовсе отсылка к назидательным историям из проповедей, обличающих распущенность нравов. Имеет ли "Февраль" хоть какое-то отношение к смеховой культуре и традиции масленичных карнавалов, часто приходившихся именно на последний месяц зимы, нам, наверное, уже никогда не узнать. Но несомненно, что это рассказ о мире материальном, повседневном, занятом телом, не душой. Над дырой в крыше овчарни не светит Вифлеемская звезда, и ослик, погоняемый крестьянином, не везет в Египет Деву с Младенцем. И только бесконечно чистый и бесконечно белый снег напоминает о вечности да крестообразная крыша овчарни и шпиль далекой церкви на фоне неба, замерзшего, словно гигантское озеро, отсылают к истинному назначению всякого часослова, даже столь роскошного, как часослов герцога Беррийского.